|
Лёгкое перо, невесёлая судьба
 В
этом году Михаилу Зощенко исполняется 120 лет. Его нет с
нами более полувека. Исчезли (или почти исчезли)
коммунальные квартиры, в которых обитали герои Зощенко,
канули в Лету (хочется верить) проблемы, волновавшие
«уважаемых граждан». Но вот что интересно: книги его
по-прежнему раскупаются, имя знакомо практически каждому,
произведения – на пике популярности.
Мир Зощенко – уходящая натура... только натура ушла, а
художник остался.
С Зощенко вообще сплошные загадки. Нет, наверное, подобного
cтранного классика, о котором существовало бы такое
количество мифов, легенд, противоречивых суждений.
Достаточно взглянуть на название статей о нём последнего
времени. «Очень странный классик», «Самый весёлый писатель.
Самая нелепая судьба», «Мифы Михаила Зощенко», «Свифт,
принятый за Аверченко»…
Определяющей чертой всех приведённых выше формулировок
является стремление подчеркнуть странность, парадоксальность
и творчества, и самой личности Михаила Михайловича. Это
легко объяснимо. С именем Зощенко связано так много
легендарного, так много неясного и противоречивого. Начиная
с даты и места рождения. Не все знают, что писатель по
каким-то причинам указал в автобиографии (и даже не однажды)
1895 г.р. вместо 1894-го, а место, где он появился на свет,
вообще перенёс из Петербурга на Украину, в Полтаву. Подобная
путаница сопровождает его на протяжении всей жизни. Как тут
не вспомнить его слова, с горькой иронией сказанные когда-то
о самом себе: «Я есть в некотором роде машина для
литературных работ и весьма не сильный человек для жизни. Я
умный, но ум мой в литературе, в философии, а не в
повседневной жизни... Я присутствую в жизни весьма мало и
несколько странно».
Но речь должна идти, конечно, о противоречивости и
парадоксальности иного, гораздо более серьёзного уровня,
того, что связано с самой сущностью человеческой и
творческой личности.
Вот приблизительная система ошибок и недоразумений,
связанных с именем Зощенко как и при его жизни, так и спустя
много лет после его смерти.
Во-первых, философ, которого считали примитивным и глупым
зубоскалом.
Во-вторых, глубокий пессимист, человек с мировоззрением, без
преувеличения трагическим, – принятый за остряка-весельчака.
В-третьих, проповедник новых и важных для человечества в
целом идей, учитель с большой буквы, которого считали
совершенно безыдейным, легкомысленным и легковесным автором.
В-четвёртых, центральный, ключевой писатель в литературе XX
века – масштаб которого в оценке официального
литературоведения оказался ничтожно мал; и в те времена, да,
собственно, и сегодня, творчество Зощенко многими
воспринимается как явление незначительное, маргинальное.
Есть и ещё одно, наиболее, на наш взгляд, существенное
недоразумение, но к нему мы вернёмся чуть позже в завершение
наших размышлений. Пока же должен заметить: все загадки и
парадоксы, связанные с Зощенко, мне как сотруднику музея «XX
век» (существовавшего долгие годы под названием
«Музей-квартира М.М. Зощенко») проще попытаться объяснить
исходя из собственного музейного опыта.
Но сначала необходимо всё-таки сказать несколько слов о
самом музее, который стал центром организации мероприятий,
посвящённых Михаилу Зощенко в этот юбилейный год. Музей наш
тоже по-своему уникален. Дело даже не в том, что задумывался
и создавался музей ещё в те годы, когда Михаил Зощенко был
фигурой полузапрещённой: работа по созданию музея начата
сразу же после отмены в 1988 году постановления о журналах
«Звезда» и «Ленинград». И не в том, что это самый маленький
музей в городе: изначально состоял он всего из двух
небольших комнаток. И не в том, что здесь хранятся
уникальные материалы, а обстановка кабинета Михаила Зощенко
на девяносто процентов состоит из подлинных вещей и мебели
писателя. Самое важное в ином. Крошечный музей смог в самые
бесшабашные и безумные годы выполнить очень важную задачу.
Общеизвестно, что в эпоху решительного изменения
политических, социальных и нравственных ориентиров неминуемо
возникает очень опасная тенденция: отменить,
дискредитировать предшествующую культуру (идеологию,
философию), не особенно разбираясь в подлинной её ценности.
В 90-е годы, в эпоху тотальной деконструкции советского
образа жизни, была естественным образом унижена,
дезавуирована и советская литература. Она была выброшена,
исключена из литературного процесса. Как будто вернувшиеся к
нам Мандельштам и Цветаева, Замятин и Булгаков отменили
Каверина и Шолохова, Шварца и Твардовского. Сегодня всё это
вспоминается как дикость и «головокружение от успехов»,
литература вновь осознаётся во всём её многообразии как
непрерывный процесс, из которого нельзя произвольно изъять
какие-то звенья. В том числе и связанные с самыми
политически мрачными временами. Именно в этом важном деле, в
сохранении здравого естественного взгляда на литературу XX
столетия, сыграл весьма значительную роль и наш небольшой
музей по той простой причине, что он, разумеется, никогда не
мог бы быть только музеем Зощенко – он должен был
рассказывать и о литературном контексте, в котором
существовал писатель. Таким-то вот образом микроскопический
музейчик, который на карте города и разглядеть трудно,
оказался идеологически противопоставлен всему течению
времени с его несокрушимой волей, волей к разрушительному
очищению от всего советского. А ведь заодно с «советским» мы
готовы были тогда отказаться и от целых кусков своей истории
вообще.
Именно поэтому сегодня наш музей по праву стал называться «XX
век», а пространство наших интересов расширилось до
литературы советского периода в целом. Имя Зощенко стало как
бы кристаллом, помещённым в насыщенную среду, вокруг
которого начала вырастать, подобно кристаллической решётке,
история литературного процесса в нашем городе на протяжении
многих десятилетий.
Но вернёмся к музейному опыту. У работы в музее – и именно в
музее литературном – есть свои преимущества. Здесь,
наверное, не обойтись без популярного сегодня слова
«интерактивность». Музейный работник имеет редкую
возможность воочию наблюдать, как слово писателя
воздействует на человека. Причём на человека очень часто
неподготовленного – далеко не все посетители читали
произведения человека, в чью жизнь они пришли бесцеремонно
заглянуть. Именно с этой целью на торцевой стене музея,
которая служит фоном для предметной композиции, мы и
разместили подборку цитат из рассказов Зощенко. Мы как бы
даём чуть-чуть отпробовать, слегка надкусить фантастического
зощенковского пирога. Вот в этот-то момент появляется
возможность увидеть, как слово Зощенко работает...
Вот о чём говорит наш скромный опыт. Текст Зощенко не просто
смешон. Он в принципе не оставляет равнодушным. Обаянию его
практически невозможно не поддаться. Происходит
приблизительно следующее: расслабленное внимание слушателя,
лениво воспринимающего самую обычную, при этом неловкую,
подчёркнуто аляповатую, спотыкающуюся, асимметричную, вяло
текущую фразу – внезапно получает как бы резкий щелчок; одно
слово, острое, свежее, торчащее из текста, как гвоздь, разом
превращает её в чеканную формулу.
«...Такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое
место».
«Тут недавно маляр Иван Антонович Блохин скончался по
болезни. А вдова его, средних лет дамочка, Марья Васильевна
Блохина, на сороковой день небольшой пикничок устроила».
«Довольно, говорит, вам неловко в таком отвлечённом виде в
театры ходить».
Это не совсем то, что мы понимаем обычно под юмором, это не
имеет никакого отношения к логике, здравому смыслу. Не
углубляясь в теоретические подробности, отметим сразу: такой
юмор практически невозможно пересказать, перевести.
Преподаватель русского языка для иностранцев может
использовать рассказы Зощенко как лакмусовую бумажку – можно
сказать, что студент-немец или американец действительно
хорошо знает русский язык, если он понимает юмор Зощенко.
Наш знаменитый физиолог Бехтерева как-то сказала о даровании
Пушкина очень интересную вещь: естественным для него, с его
устройством мозга, как она считает, было не только писать,
но и думать в рифму. Мне иногда кажется, что и для Зощенко
его волшебный, причудливый язык был естественным, как
дыхание.
Михаил Зощенко, как это ни странно звучит, несомненно,
ключевая фигура в отечественном литературном процессе,
стягивающая, связывающая воедино весь XX век. Выросший из
культуры Серебряного века, успевший лично познакомиться с
Блоком и Гумилёвым, Зощенко стал, по его собственному
выражению, «исполняющим обязанности пролетарского писателя»,
попытался всерьёз писать для абсолютно нового читателя,
стать идеальным воплощением советской литературы. Но при
этом заглянул далеко в будущее и оказался – со своим
спокойно-ироническим приятием нелепости окружающей
действительности – ярчайшим представителем литературы
абсурда. Оказался сегодня более актуальным, чем уже уходящие
во тьму, постепенно забывающиеся вчерашние мэтры
постмодернизма.
И вот тут мы должны сказать ещё об одном, главном парадоксе.
Долгие годы Зощенко воспринимался исключительно как фигура
униженная и оскорблённая, как воплощение амплуа главного
козла отпущения советской литературы. Отвратительно
несправедливые и жестокие формулировки ждановского доклада,
пригвоздившие писателя к позорному столбу, как будто и нам
не оставляют иной возможности. Для такой оценки основания
дал и сам писатель, сказавший однажды очень горькую фразу о
самом себе: «Писатель с перепуганной душой – это уже потеря
квалификации».
Осмелимся не согласиться и с этой легендой. Можно с
уверенностью сказать: «Зощенко – победитель, которого лишь
по недоразумению называют побеждённым». Где сейчас Жданов,
кому он интересен? По известному советскому анекдоту, он
всего лишь малоизвестный политический деятель эпохи Зощенко.
А Михаилу Зощенко, мы уверены, суждена ещё долгая и
захватывающе интересная жизнь в памяти и сознании и
нынешнего, и грядущих поколений.
Сёмкин Алексей
Литературная
газета
№ 31 (6474) (6-08-2014) |
