Дорогами русских сказок


   Выдающийся фольклорист середины ХIХ в. Ф.И. Буслаев в своей знаменитой речи «О народной поэзии в древнерусской литературе», произнесённой в 1858 г., подчеркнул, что: «Ясное и полное уразумение основных начал нашей народности есть едва ли не самый существенный вопрос и науки, и русской жизни».
  Говоря в связи с этими задачами о русской народной волшебной сказке, Ф.И. Буслаев подчёркивал, что: «Как обломок доисторической старины сказка содержит в себе древнейшие мифы, общие всем языкам индоевропейским, но эти мифы потеряли уже смысл в позднейших поколениях, обновлённых различными историческими влияниями, потому сказка относительно позднейшего образа мыслей стала нелепостью, складкой, а не былью. Но в отношении сравнительного изучения индоевропейских народностей она предлагает материал для исследования того, как каждый из родственных народов усвоил себе общее мифологическое достояние».
  Одним из первых, если вообще не первым в истории русской художественной культуры человеком, записывавшим сказки от простой крестьянки, был Александр Сергеевич Пушкин. Причём следует отметить, что А.С. Пушкин воспринял не только красоту чисто литературной формы сказок, но и ту их глубинную сущность, то порой непонятное и таинственное в их образном строе, что он бережно сохранял и передавал в своих поэтических сказках практически без изменений. Древнейшие мифы, «общие всем языкам индоевропейским», но сохранённые именно русским народом, стали основой всех поэтических сказок А.С.Пушкина, начиная с «Руслана и Людмилы».
Судя по всему, именно русский народный мифопоэтический материал, русские сказки, заговоры, песни могли стать основой сюжета и «Сказки о золотом петушке», которую В.Я. Пропп возводит к сюжету В. Ирвинга («Сказка об арабском звездочёте»). Вполне возможно, что именно такой прототип имел место в данном случае, однако, надо заметить, что у гениального русского поэта, прекрасно ориентировавшегося в русском фольклорном материале, должны были быть какие-то особые резоны, чтобы использовать сюжет В. Ирвинга. Возможно, в нашей сказочной традиции было нечто, похожее на «Сказку об арабском звездочёте», ведь не случайно у пушкинского текста другое название – «Сказка о золотом петушке».
  В 70-х годах XIX века на Кур-острове Холмогорского уезда Архангельской губернии помощником миссионера Батраковым был записан следующий текст заговора: «Станет раб Божий (имя рек) благословесь и пойдет перекрестесь, из избы дверьми, из двора воротами и станет под восточную сторону, и заглянет за тридевять земель и за тридевять морей. Там есть вылетает злат петух, садится на голову и на темя, порхат и выпорхает у раба Божьего (имя рек) золотым своим крыльем и золотыма своими коктями вси грыжи и грыжухи, родовы и напускные, уросны и прикосны, улетает у раба Божьего (имя рек) из головы и с темени; он уносит в золотых своих коктях и в золотом своем крыльи все грыжи и грыжухи, ... улетает за тридевять земель и за тридевять морей. В том синем море есть лютая змея, отдавает злат петух той лютой змеи из своих золотых когтей вси грыжи и гры-жухи, та лютая приедает и прижирает, тем сыта пребывает...». В этом старинном заговоре «злат петух» прилетает с восточной стороны, из-за тридевяти земель и тридевяти морей и выполняет важную охранительную функцию – он из темени у больного вынимает все болезни и прирождённые, и привнесённые. Но сам он их не уничтожает, а относит вновь за тридевять земель и тридевять морей лютой змее, которая их пожирает и тем сыта бывает». «Лютая змея» этого заговора помещена в сакральное пространство «Того света», которое маркируют такие объекты, как:
– «море Океан»,
– «остров Буян»,
– «дуб-Стародуб»,
– «Алатырь-камень».
  Например: «На море Океане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно чёрное, на том руне лежит инорокая змея Гарафена».
Заметим, что «Лютая змея» русских заговоров зачастую ассоциируется или находится в родстве с «красной девицей». Так, в одном из них говорится, что «на море Окиане, на острове Кургане стоит сыр дуб, под тем дубом стоит кровать, на той кровати лежит девица, змеина сестрица» или: «В синем море Океане белый камень, и от того белого камня выходит красная девица и приходит к тому рабу Божию (имя рек), и вынимает у того раба Божия с пупа грыжу, из-под пупа грыжу, и покладывает на шелкову ленту, и сносит к сырому дубу ...». Но «белый камень» или «камень Белороб» в заговорах находится «на море-океане, на Большом Буяне, под дубом-Стародубом» и именно на этом камне сидит «змея Скоропея».
  Способность змеи превращаться в сверхъестественную красавицу и наоборот – из прекрасной женщины в змею – один из распространённых сюжетов славянских сказок вообще и русских народ-ных в частности. «Золотой петушок» и «змея-девица», помещённые на «восточной стороне» в са-кральном пространстве «моря-Океана» и «острова Буяна», соотнесённые со священным дубом или камнем Алатырем, тесно взаимосвязанные друг с другом в русской народной заговорной традиции, являются таковыми и в «Сказке о золотом петушке» А.С. Пушкина. Здесь, как и в заговоре, действие происходит «негде, в тридевятом царстве». Царь, герой сказки, носит имя Додон, но слова дон и дно – родные братья и связаны с понятием «водные глубины». Царю Додону «мудрец, звездочёт и скопец» приносит золотого петушка. Уже то, что звездочёт-скопец, то есть мужская природа в нём убита, ставит его в положение существа среднего рода, чего-то промежуточного между тем и этим миром, некоего абстрактного начала. Опрометчивое обещание Додона выполнить первую волю мудреца, как свою, уже предвещает трагическую развязку. Царь, в силу своей вознесённости над остальными людьми – его подданными, даже не задумывается над возможностью такой ситуации, когда он не сможет выполнить своё обещание. Такой сюжетный ход хорошо известен русским народным сказкам, достаточно вспомнить самонадеянного царя, который пообещал водяному отдать то, чего он дома не знал, а отдавать пришлось собственного сына. Царь Додон в «Сказке о золотом петушке» теряет всё. Сначала он платит свой долг за право «царствовать, лёжа на боку» (что недопустимо для царя, то есть воина) жизнями своих сыновей. И здесь А.С. Пушкин обращается именно к русской обрядовой практике, подчёркивая, что, как от первого, так и от второго войска не было вестей по восемь дней.
  Заметьте, что ведь:
именно на девятый день царь отправляет второе войско,
именно на девятый день он уходит в поход с третьи войском,
именно на девятый день он приходит в долину, где стоит шатёр Шамаханской царицы, и лежат его убитые сыновья.
  Мы знаем, что в русской поминальной обрядности первые поминки после похоронных, как правило, проводят на девятый день. О том, что эта традиция казалась западноевропейцам странной, свидетельствуют слова одного из иностранцев, описывавших быт и нравы на Руси в первой половине XVII века. Он писал о поминках: «Они пользуются для этой цели третьим, девятым и двадцатым днями: однако почему они берут именно эти, а не иные какие-либо дни, о том я ничего не мог узнать до сих пор у русских ...».
  Для объяснения этой традиции достаточно обратиться к древним арийским представлениям, согласно которым со дня кремации до девятого дня тело умершего восстанавливается в новом качестве, и в девятый день «всё тело покойного считалось воссозданным».
  Итак, после того, как и второе войско не дало о себе никаких вестей, на девятый день сам Додон ведёт свое войско на восток:
«Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Додон.
«Что за чудо?» – мыслит он.
Вот восьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит».
  На девятый день войско царя Додона приходит в долину «промеж высоких гор», где «всё в безмолвии чудесном». Вспомним «Руслана и Людмилу» и ту долину, в которую направляется за «живою и мёртвою водой» волшебник Финн. Она также находится «за дальней цепью диких гор», где:
«Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет,
В жар летний пить из тайных вод».
Эта «дальняя цепь диких гор», за которыми лежит волшебное царство Черномора, находится на Севере. И едёт к ним Руслан очень долго. Ведь богатыри выехали на поиски Людмилы в самый разгар лета, о чём свидетельствуют следующие строки поэмы:
«Доблестный Фарлаф,
Всё утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных …»
Необходимость укрываться от «лучей полдневных» может появиться только летом. Руслан ещё не достиг царства Черномора, а уже «желтеют нивы»:
«С дерев спадает дряхлый лист;
В лесах осенний ветра свист
Певиц пернатых заглушает;
Тяжёлый, пасмурный туман
Наше холмы обвивает;
Зима приближалась…»
Однако Руслан:
«Свой путь отважно продолжает
На дальний Север…»,
где за «цепью диких гор» и находится волшебная долина.

  В «Руслане и Людмиле» эту долину сторожит «чета духов с начала мира, безмолвная на лоне мира». Два духа – дух жизни и дух смерти, светлое и тёмное начало, символ добра и зла.
Что же мы видим в «сказке о золотом петушке»?
Ту же самую безмолвную долину и шатёр с девицей, «Шамаханской Царицей», которая «вся сияя, как заря, тихо встретила царя». Заглянув ей в очи, царь Додон умолк и «забыл он перед ней смерть обоих сыновей». Ситуация противоестественная в любом другом месте, но только не здесь, не в этой «долине между гор», где царя встречает прекрасная дева-змея. Именно змеиную природу Шамаханской царицы подчёркивает поэт, говоря о том, что, заглянув ей в очи, можно стать зачарованным настолько, чтобы всё забыть, даже смерть детей. Ведь целую неделю возле трупов своих сыновей:
«Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищён,
Пировал у ней Додон».
   Заметим здесь, что горы, среди которых раскинула свой шатёр «Шамаханская Царица» – те самые северные горы, к которым ехал Руслан – это священные хребты Хара и Меру индоевропейской древности, Гиперборейские и Рипейские горы древнегреческих и скифских преданий. Сегодня они надёжно локализуются как древнейшие широтные поднятия севера Восточной Европы, состоящие из гор Приполярного Урала, Тиманского кряжа, Северных Увалов, возвышенностей запада Вологодской области, широтных поднятий Ленинградской области, гор Карелии и Кольского полуострова. Стоит особо подчеркнуть, что ещё в конце ХIХ в. эти возвышенности на востоке Вологодской губ. (Никольский, Тотемский, Сольвычегодский уезды) назывались Шемаханскими горами, а в Ладейнопольском уезде Олонецкой губернии (ныне Ладейнопольский район Ленинградской обл.) – Шемохинскими. А так как сам термин «ШЕМ», «ШЕМА» (согласно Сент-Ив Д"Альведра) значит «первый», «краеугольный», «изначальный», то неудивительно, что «с начала мира» эти горы сторожит «чета духов …, безмолвная на лоне мира». И именно здесь жизнь и смерть соединены воедино.
  И, наконец, финал. Звездочёт и мудрец, «весь, как лебедь, поседелый», требует от Додона выполнения данного когда-то обещания:
«Помнишь, за мою услугу
Обещал ты мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою?
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу».
   Заметим здесь, что сравнение мудреца с «лебедем поседелым» тоже, судя по всему, не случайно. Возможно, объяснением ему может быть следующий текст заговора, записанный в начале XX века в Петрозаводском уезде Олонецкой губернии Н. Виноградовым: «В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе – белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица. Летала та белая птица по городам и пригородам, по селам и присёлкам, по деревням и придеревням; залетала тая белая птица к рабу Божиему (или рабе Божией) (имя рек) и садилась на буйную голову, на самое тимя; железным носом выклёвывала, булатными когтями выцарапывала, белыми крыльями отмахивала призоры и наговоры, и всякую немочь за синее море, под белый камень, под морской пуп».
Но именно там, на белом «Латырь камне» посреди моря-окиана, «стоит столб от земли до неба огненный», а «под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча», как утверждает один из пинежских заговоров, записанный П.А. Ивановым в середине XIX века. «Белый лебедь» или «злат петух» выполняют одну и ту же работу в заговорах – или тот, или другой относят ношу болезней, невзгод и т.д. на съедение «змее лютой». Вероятно, не случайно имя царя в «Сказке о золотом петушке» – Додон – так близко к имени героя «Сказки о Царе Салтане» – Гвидон. Ситуация выбора, в которой оказываются и тот, и другой, в целом очень похожа. Гвидон выбирает из «двух духов» светлое начало – Лебедь Белую и убивает коршуна – символ и средоточие зла. Додон тоже делает свой выбор – он убивает Белого Лебедя – Мудреца и отдаёт себя силам зла в образе Шамаханской Царицы. Но расправу творит не она, а «золотой петушок», который садится на темя царю и клюёт его в голову. Вспомним ещё раз текст старинного поморского заговора, где «злат петух садится к рабу Божьему на голову, на темя» и выклёвывает, а потом и уносит к «змее лютой» всё дурное, что есть в человеке. Но весь ужас положения царя Додона в том и заключается, что в нём нет ничего хорошего, поэтому для него подобная процедура очищения равнозначна смерти.
И вновь в этой сказке А.С. Пушкина мы встречаем древнюю, восходящую ещё к общеиндоевропейской мифологии, идею трёх вселенских начал: чистоты, святости, мудрости – белого; желания, страсти, действия – красного или золотого; незнания, инерции, злобы, разрушения, тьмы – чёрного. Причём, мысль эта высказывается почти открытым текстом: через желание, действие, которое ассоциируется с красным цветом или золотом, можно прийти либо к знанию, покою, святости, либо к незнанию, мраку, разрушению. Именно таковы здесь «белый, словно лебедь поседелый» звездочёт и мудрец, отрешённый от суетности мира, – некий дух покоя и знания, абстрактное «оно»; золотой или красный (что в народной символике цвета одно и то же) петух – символ действия, и, наконец, чёрная сила – символ тьмы, злобы и смерти – Шамаханская царица, которая после смерти царя Додона «вдруг пропала, будто вовсе не бывало».
«Золотой петушок» – желания и действия нашего мира, и от того, каковы они, зависит, живую светлую или мёртвую чёрную воду из тех самых источников жизни и смерти, что хранит в долине между гор «чета безмолвных духов с начала мира», предстоит испить человеку.
Воистину, прав поэт: «Сказка ложь, да в ней намёк! Добрым молодцам урок»!
 

С.В. Жарникова
Кандидат исторических наук, член русского Географического общества